Топунов А.Н.
Родился Алексей Никитович Топунов в 1891 году в деревне Петраково Дмитровского уезда Московской губернии в многодетной крестьянской семье. У Алексея было два брата – Павел и Тимофей, две сестры – Наталья и Прасковья.
Детство А.Н. Топунов называл безрадостным и тяжелым. Единственным светлым воспоминанием была учеба в Надеждинском начальном училище. Училище находилось в 3-х километрах от деревни. В теплое время года дети ходили в училище пешком, а зимой их привозили на санях, и они жили с понедельника до субботы в интернате. В училище принимали мальчиков и девочек в возрасте 8-9 лет. Обучение продолжалось 3 года и велось по типовой программе. В неё входили: Закон Божий, русский язык, чтение русских и церковно-славянских текстов, арифметика и пение. Основное время уделялось изучению русского языка.
Здание начального земского училища в с. Надеждино было построено в конце XIX века на средства общественного деятеля и владельца усадьбы Николая Петровича Поливанова (1832-1909). После смерти Н.П. Поливанова в память о его заслугах училищу присвоили его имя. С 1897 года дочь Николая Петровича Татьяна Николаевна преподавала в училище русский язык и литературу. На всю жизнь запомнит Алексей зимние вечера в доме Татьяны Николаевны, пение под аккомпанемент рояля, живые картины, спектакли. От неё он узнал о декабристе Василии Норове, жившем в Надеждино, о дружбе Евдокии Норовой с П.Я. Чаадаевым, её письмах, полных самопожертвования и безответной любви.
Еще один человек оставил о себе благодарную память у Алексея – учитель Николай Николаевич Шатров (1866-1934), всю жизнь проработавший в Надеждинском училище. Он был талантливым педагогом и давал знания гораздо шире, чем предполагала школьная программа: от него учащиеся получали дополнительные сведения по географии и истории.
В 1902 году после окончания трехлетнего курса начального училища Алексей одиннадцатилетним мальчиком был отдан дядей в трактир дмитровского купца В.П. Суходаева. Для Алексея это были годы тяжелого труда: «Вставая в шесть- пять часов утра, и, кончая свой рабочий день далеко за полночь, мы не могли хотя бы на полчаса сделать перерыв на отдых. Чего, чего не входило в обязанности трактирного мальчика: и мытье посуды в темном осклизлом от сырости закуте под лестницей, и дежурство за стойкой, и беготня по городу с поручениями гостей и начальства. Приходилось быть и в роли няньки, и подручным по кухне, и полсотни других обязанностей, изматывающих непосильной работой детский организм».
Несмотря на постоянную занятость, Алексей находил время на самообразование. Голод по духовной пище он восполнял чтением книг, журналов и газет. Читал все, что попадалось ему под руку: газету «Московский листок», где печатались исторические романы А.М. Пазухина и Е.Н. Опочинина, лубочные издания Сытина и Коноваловой. Однажды среди разнообразного чтива ему попалась повесть Генрика Сенкевича «Янко-музыкант». История мальчика, одаренного необыкновенным слухом и погибшим от жестокости хозяев, произвела на Алексея большое впечатление.
Поэзия Генриха Гейне вдохновила Алексея на сочинение собственных стихов. Одно из них, посвященное двоюродной сестре и её роману со студентом из соседней деревни, он сохранил в воспоминаниях.
С детства Алексея тянуло к рисованию. В гостинице он любил разглядывать копии картин известных художников Н.А. Касаткина, И.И. Левитана. Из журнала «Нива» Алексей «срисовывал с исключительной страстностью все, что только попадалось». Рисунки ему удавались, и многие ходили по всему городу. Позднее он научился рисовать акварельными красками.
Но больше всего увлекали Алексея театральные представления во время ярмарок, имевшие особое значение в жизни уездного города – Борисоглебская ярмарка – 2-го мая и 15 сентября – Никитская. С особым нетерпением Алексей ждал того момента, когда в балаганах после эстрадных номеров давали пантомимы и представления. Одна сцена из повести Н.В. Гоголя «Тарас Бульба» запомнилась ему, когда привязанный к столбу Тарас, охваченный пламенем бенгальских огней, прощается со своими товарищами. Нравились ему и такие постановки из репертуара ярмарочного театра, как «Наталка-Полтавка», «Запорожец за Дунаем», «Вий». Тогда же возникло желание написать что-нибудь подражательное или поставить пьесу К. Лукашевич в деревне. Но эти попытки закончились неудачей.
В 1914 году в возрасте 23-х лет Алексей переезжает в Москву. По протекции дяди он работал трамвайным кондуктором, позднее – заведующим справочным столом в Московском губернском земстве.
Четыре года, которые прожил Алексей Топунов в Москве, сыграли большую роль в его жизни. Недостаток образования он смог частично восполнить, став в 1916 году слушателем народного университета имени А.Л. Шанявского, одного из самых доступных в России. Университет был открыт для всех желающих. Для поступления туда не требовалось никаких документов и аттестатов, основная и единственная его цель – получение знаний. Правда, университет и не выдавал документов своим выпускникам о том, что они прослушали курс.
Университет имел два отделения: научно-популярное и академическое, а также курсы элементарных знаний для слабо подготовленных слушателей. На них готовили специалистов по местному самоуправлению, кооперативному, библиотечному, холодильному делу и т.п. Плата за посещение лекций – 45 рублей в год (сокращенный вариант – 30 рублей) – была достаточно доступна для широких слоёв населения.
Университет дал возможность Алексею, сыну крестьянина с тремя классами начального училища, стать слушателем научно-популярного отделения и посещать лекции известных профессоров. Ему особенно запомнились лекции В.Г. Сахновского по курсу русской и зарубежной литературы и Ф.Ф. Фортунатова по истории искусств.
По инициативе студентов в университете издавался журнал «Зелёный шум», который печатался на машинке в количестве 7-10 экземпляров и имел большой успех у слушателей. Алексей вошел в состав редколлегии журнала. На его страницах он впервые опубликовал свой очерк «За елкой» и одноактную пьесу «Девичья доля». Эта пьеса и драма «Снявши голову, по волосам не плачут» неоднократно ставились драматическим кружком и с успехом исполнялись на студенческих вечерах.
Бои в Москве в октябре 1917 года нарушили мирное течение жизни города. Алексей, далекий от политики, был лишь свидетелем бурных событий: «После взятия власти большевиками на другой день оказалось, что нет в больницах медикаментов, в школах топлива. В городах началась работа по национализации банков и заводов, в деревне крестьяне захватывали помещичьи земли. Улицы Москвы были запружены возвращающимися с фронта солдатами. Над памятником Пушкина развивался красный флаг. Ораторы в прожженных шинелях один за другим поднимались высоко над толпой, призывая, кто кончать войну, кто продолжать ее до победного конца…».
В веренице политических баталий, неразберихи и беззакония перед горожанами тех лет со всей остротой встал продовольственный вопрос. В связи с ликвидацией земств Алексей потерял работу в Московском губернском земстве, заболел. Все эти обстоятельства заставили его подумать о будущем. Он закончил краткосрочные библиотечные курсы при университете. Окончив их, он уезжает в конце мая 1918 года в родную деревню.
Уезжая из Москвы, Алексей Никитович почувствовал, что для него открываются новые возможности. Просьба о назначении его заведующим Петраковской библиотекой была удовлетворена сразу, как только он обратился к заведующей внешкольным подотделом Дмитровского уездного отдела народного образования П.В. Мининой. А.Н. Топунов получил это место, хотя в деревне уже была народная библиотека при школе под началом учительницы А.Г. Кульчиной.
Проработал Алексей Никитович в д. Петраково всего полтора года, но с большим удовольствием вспоминал первые годы библиотечной работы. Впервые он нашел применение своим организаторским способностям, превратив Петраковскую библиотеку в культурный центр всей округи.
Новую библиотеку разместили в доме бывшего издателя газеты «Руль» П.И. Голобородько. В Надеждинской столярной мастерской, которой руководила Т.Н. Поливанова, были сделаны книжные шкафы и прочий библиотечный инвентарь.
Книжный фонд библиотеки собрали из книг народной библиотеки при Петраковской школе и поступлений от внешкольного отдела.
А.Н. Топуновым был составлен карточный каталог, на стенах были развешаны рекомендательные плакаты и портреты писателей. К открытию библиотеки был подготовлен концерт. Сценой служила терраса, а зрительным залом – старинный парк с вековой липовой аллеей.
Все взрослое и детское население потянулось в новую библиотеку. Для детей были организованы часы рассказывания, после которых они рисовали или лепили из глины то, что только что ими было услышано. Все были довольны, особенно родители, которым ребята не мешали дома и занимались полезным делом.
Для взрослых А.Н. Топунов организовал драматический кружок, который пользовался огромной популярностью среди населения всей округи. Ставили пьесы А.Н. Островского, А.П. Чехова, Ж. Мольера.
Успех заставлял расширять репертуар. Особой популярностью пользовалась пьеса Л.Н. Толстого «Власть тьмы», которая была близка и понятна и исполнителям, и зрителям.
Дмитровская центральная уездная библиотека
В начале 1920-х годов А.Н. Топунов из Петраковской библиотеки был переведен Дмитровским отделом народного образования на должность заведующего библиотечной секцией, библиотечного инструктора в Дмитров. «Я согласился принять столь ответственный портфель, хотя опыта в этом деле у меня не было никакого, и я переехал с семьей в Дмитров».
Впервые А.Н. Топунов вскользь упоминает о своей семье. Известно, что он был женат на Марии Лаврентьевне. В семье было пятеро детей: Дмитрий, Татьяна, Катя, Илья и Софья.
Тридцатилетний А.Н. Топунов вернулся в город, где за буфетной стойкой трактира он прослужил более 12 лет. С семьей он поселился в квартире бывшего владельца аптеки на Троицкой улице (ныне Загорской), и первое время занимался конфискацией книг из дореволюционных городских и усадебных библиотек: «Дни были горячие, и работы было много. Надо было национализировать помещичьи библиотеки, разрабатывать библиотечную сеть, заботиться о пополнении библиотек литературой, а, глав¬ное, готовить кадры. Мне пришлось вместе с руководителем музейной экскурсионной секции К.А. Соловьевым национализировать библиотеку бывшего владельца Вербиловского фарфорового завода Гарднера. Нами было вывезено большое количество нот, книг, ценнейших коллекций фарфора, которая была передана музею Дмитровского края».
В первые годы советской власти было уничтожено и разграблено не одно имение. А.Н. Топунову и музейным сотрудникам по долгу службы приходилось заниматься вывозом ценностей из разоренных дворянских усадеб. В условиях того времени национализация частично сохраняла произведения искусств, книги, архивы для их дальнейшего использования в научных и культурно-просветительских целях. Книги из усадебных библиотек Ольгово, Обольяново, Тарусово, Надеждино поступили в музей и частично в библиотеки: «Всего было централизовано пять больших помещичьих библиотек, давших много иностранной литературы…».
В первую очередь пополнился фонд Дмитровской центральной библиотеки из книжных собраний старых библиотек города, а с 1921-1923 годов – книгами из помещичьих усадеб. В конце 1923 года Центральная библиотека имела уже 17 тыс. экземпляров книг, из них 5 тысяч на иностранных языках.
В библиотеках фонд целенаправленно «очищался от разного хлама вроде религиозной литературы, черносотенной и вообще вредной литературы». Изъятие или списание книг было массовым, например, в 1922 году во всех библиотеках уезда насчитывалось 69.533 книги, а в 1923 году при изъятии осталось 62.966. За год было списано более 6 тыс. книг.
А.Н. Топунов, находясь на посту заведующего библиотекой, написал две статьи по истории библиотечного дела для сборника «Дмитровский уезд Московской губернии» (Дмитров,1924).
В статье «Библиотечное дело до октября 1917 года» он дал краткую историю развития библиотечного дела в городе и уезде до революции, приводя статистические данные о количестве библиотек, динамике их развития. Статья содержала и критические замечания по поводу недостаточной обеспеченности художественной литературой, кадрового состава, состоящего в основном из учителей народных училищ, не полном охвате населения. К октябрю 1917 года уездная библиотечная сеть состояла из 110 библиотек при начальных школах, 69 – бесплатных для взрослых, 10 научно-популярных библиотек, общественные библиотеки в Дмитрове и Сергиевом Посаде.
Цифры говорили сами за себя: увеличение сети библиотек было большим достижением деятельности земства, городского самоуправления, работающих при активной поддержке местного населения.
Статья «Библиотечное дело с 1920 года» написана А.Н. Топуновым по «горячим следам», в начале его библиотечной деятельности. Смена власти, гражданская война, экономический кризис, в которой была ввергнута страна, – всё это отразилось на повседневной жизни людей, на работе учреждений, включая библиотеки.
Народные библиотеки попали в ведомство Внешкольного подотдела Отдела народного образования и обслуживались они, как правило, по совместительству учителями, перегруженными работой в школе и ликвидацией неграмотности. А.Н. Топунову пришлось одновременно решать задачи по обеспечению библиотек литературой и изменению кадрового состава библиотекарей.
В конце 1920 года Внешкольным подотделом была созвана 1-я общеуездная конференция библиотечных работников, собравшая около пятидесяти человек. Конференция приняла важные решения: Центральной библиотеке придать характер показательного учреждения, учредить детскую библиотеку в Дмитрове и детские отделения в сельских библиотеках, организовать библиотечные курсы.
Обобщив опыт работы за три года, А.Н. Топунов отметил, что население тянется к книге, но отсутствие средств для приобретения книг, газет, необеспеченность топливом и керосином мешают работе.
В 1921 году Центральная библиотека стала методическим центром, в обязанность которой входило руководство уездными библиотеками. Эту работу возглавил А.Н. Топунов в качестве её заведующего.
Вскоре после переезда библиотеки в здание на Загорской улице, быстро сложился не только круг любителей книг, но и лиц, делающих первые шаги в литературном творчестве.
Учитель П. Акулин, завсегдатай библиотеки, был свидетелем тому, как «Алексей Никитович к каждому из нас внимательно приглядывался, с каждым по¬долгу беседовал. Узнав, что мы «пописываем» и мечтаем стать «Горькими» и «Пушкиными», организовал литературный кружок, которым руководил в течение трех лет».
«У нас в Дмитрове организовался кружок писателей. По субботам собираемся и читаем свои произведения, проектируем устроить в одну из суббот вечер местных писателей. Для усиления средств кружка, хотелось бы видеть Вас гвоздем вечера» (из письма А.Н. Топунова С.П. Подъячеву от 20 ноября 1927 года).
Организация кружка отвечала желанию Алексея Никитовича объединить собратьев по перу и оказывать им посильную помощь.
«Все мы несли свои труды – стихи и рассказы – своему руководителю. Выслушивали его замечания и советы. Когда же требовалось дать всестороннюю характеристику нашим произведениям, Алексей Никитович приглашал в качестве критиков директора дмитровского музея Кирилла Алексеевича Соловьева и сотрудника музея Ивана Александровича Смирнова. Помню, положительную оценку заслужил рукописный журнал «Маяк», в который помещали свои стихи, рассказы и рисунки его издатели – дмитровчане братья Пятикрестовские, Н.А. Елизаров и В.Ф. Осипов.
Алексей Никитович познакомился с временно проживающим в Дмитрове московским писателем Давидом Хайтом. Благодаря этому знакомству состоялись встречи с прозаиками Дмитрием Стояновым, Юрием Слёзкиным, поэтом Василием Наседкиным.
В 1927 году в Дмитров на встречу с читателями приезжали П.С. Романов, А.С. Новиков-Прибой, М.П. Герасимов.
Сейчас имена этих писателей и поэтов мало о чём говорят современному читателю, а в то время они были в расцвете творческих сил и определяли лицо новой пролетарской литературы. Это были люди из народа, прошедшие суровую школу жизни, связанную с участием в революционном движении.
Появление литературного кружка при библиотеке и организация встреч с популярными современными писателями и поэтами было заметным явлением в культурной жизни города в 1920-е годы. В эти годы зародилась дружба с С.П. Подъячевым, которая не прерывалась до последних дней жизни Семена Павловича.
Первая встреча состоялась в 1920 году во время съезда писателей, организованного уездным комитетом комсомола, почетным гостем которого был С.П. Подъячев. «Не помню, о чем мы говорили с Семеном Павловичем, но у меня осталось впечатление, что наш разговор с ним был как будто двух давно близко знакомых людей».
А.Н. Топунов по долгу службы бывал у писателя в Никольском-Обольяново, где была организована библиотека, и С.П. Подъячев являлся ее заведующим. Сам писатель был частым и желанным гостем в Дмитровской центральной библиотеке.
Но самое первое знакомство произошло намного раньше, в бытность служения Алексея в трактире Суходаева, при обстоятельствах, не позволявших Алексею Никитовичу распространяться о них, но память упрямо возвращала его в прошлое: «Было это в один из осенних не то ноябрьских, не то октябрьских дней, дышащих уже близостью зимних холодов. Я стоял за буфетной стойкой и ловким движением вышибал из соток и сороковок пробки. К стойке подошел мужчина лет 27-30 и попросил налить ему сотку. Он был обут на босу ногу, в рыжие опорки и одет в какую-то полуженскую кацавейку. Глаза воспаленные бессонными ночами и лицо носили следы тяжкого запойного недуга. Посетитель уплатил мне деньги, и, взяв трясущимися руками стакан с водкой, залпом опрокинул его в рот (я и сейчас слышу, как стучали о стенку стакана его зубы).
Закусив из общей миски капустой, он крякнул, и дружелюбно улыбнувшись мне, потирая руки, проговорил: «Хорошо».
В этот момент мимо буфета проходил Новоселов. Он остановился, поставил на буфет поднос, и, отозвав меня в сторону, сказал: «Запомни, это писатель Подъячев. Я тебе дам почитать его сочинения».
В 1920-е годы С.П. Подъячев, как писатель был очень популярен среди земляков. А.Н. Топунов хотел понять, в чем секрет успеха его произведений. Один крестьянин разрешил эту загадку. На вопрос, почему ему нравятся книги С.П. Подъячева, он ответил: «Да, прочитаешь книжку Семена Павловича, так все равно как себя в зеркале увидишь. Всю рожу свою неумытую, непричесанную… и так сделается тошно, и захочется пожить по-новому, по-человечески».
Произведений С.П. Подъячева, пользовавшихся большим спросом у читателей дмитровской библиотеки, явно не хватало. Это заставило А.Н. Топунова обратиться к Семену Павловичу с просьбой подарить библиотеке что-нибудь из личных запасов.
Вскоре в библиотеку пришел сам Семен Павлович и попросил А.Н. Топунова оказать ему помощь в подборе его произведений для подготовки полного собрания сочинений, готовившегося в издательстве «ЗИФ». Самостоятельно собрать свои произведения он пытался в Ленинской библиотеке, но потом понял, что это занятие сложное и утомительное для его лет.
Библиотекари горячо откликнулись на его просьбу и на другой день просмотрели журналы «Русское богатство», «Современный мир», «Журнал для всех» и другие, в которых печатались произведения Семена Павловича. Большая пачка журналов была передана счастливому, растроганному писателю. В шутку библиотекари обязали Семена Павловича возместить «убытки» из нового собрания сочинений. Он обещал, и обещание свое выполнил, прислав в библиотеку два комплекта своих произведений.
Несколько раз А.Н. Топунов гостил у писателя в Обольянове. Об одном таком посещении он оставил свои воспоминания. Написаны они летом 1925 года, сразу же после встречи. Первый вариант воспоминаний наиболее правдиво отражает подробности встречи, в последнем – опущены некоторые места, которые А.Н. Топунов счёл не для печати.
В августе 1925 года А.Н. Топунов отправился пешком в Обольяново в гости к С.П. Подъячеву с Н.И. Варенцовым и Н.П. Шестаковым. Они оба были известными людьми в Дмитрове: Николай Иванович Варенцов (1889-1949) – художник, окончивший Высшие художественно-технические мастерские (ВХУТЕМАС) и Николай Петрович Шестаков (1904-1956) – сын владельца фотоателье, продолживший профессию отца.
С.П. Подъячев встретил их приветливо, но, узнав о цели визита, дал понять, что они явились не вовремя: «Да, не в раз попали-то. Выпили маленько с приятелем немножко». Поэтому гостям было предложено отдохнуть с дороги и прогуляться, что они и сделали: осмотрели усадьбу, парк, искупались в пруду, побывали в бывшей гостиной Олсуфьевых. К тому времени она еще сохраняла часть обстановки: мраморную скульптуру работы итальянского мастера, картины. Осмотрев всё, они возвратились к С.П. Подъячеву. Находясь под впечатлением, поинтересовались судьбой имущества, архива бывших хозяев имения. Выяснилось, что многое было вывезено ещё в первые годы советской власти в Москву и Дмитров.
С.П. Подъячева фотографируют и уговаривают позировать для портрета. Во время сеанса, пока художник работал над портретом, гости с младшим сыном писателя Ваней отправляются на хутор, где в старой избе жил С.П. Подъячев. На её месте старший сын выстроил новый дом. Когда компания возвратилась, портрет уже был готов. Все поразились, с какой быстротой и достоверностью художник изобразил писателя.
После чаепития товарищи пошли гулять и поснимать виды Обольянова, а Алексей Никитович остался, чтобы побеседовать с Семеном Павловичем о жизни, творческих планах. На стене висел портрет В.Г. Короленко. Указывая на него, С.П. Подъячев сказал, что только благодаря нему он стал писателем. Разговор перешел на воспоминания о встречах с А.П. Чеховым, Л.Н. Толстым, С.А. Есениным.
С.П. Подъячев признался, что из современных авторов почти никого не знает и мало читает: «Не люблю неправды. Прикраски много». Отметил только талант Л.Н. Сейфуллиной и Л.М. Леонова. Многое не нравится Семену Павловичу в современной молодежи: «А теперешняя молодежь расшатана. Пустомелят много».
Вечером выходят на улицу и садятся на лавочку перед домом, к ним подошел местный партиец, чтобы проститься перед отъездом в Москву. С.П. Подъячев не скрывает недовольства, ему жаль, что из деревни уезжают работники, возмущен положением, в котором оказалась деревня: разрешена свободная торговля вином, и мужики спиваются. «Теперь опять везде дикость», – с горечью говорит он. Партиец уходит. «Сидим в молчании. Вечер совсем сгас. Трещат в бурьяне кузнечики, полыньей пахнет пряно. Где-то тоскует гармошка. Тишь». Какой-то щемящей грустью веет от завершающих строк воспоминаний.
Статья не была опубликована целиком, возможно, из-за откровений С.П. Подъячева. Правда жизни, что больше всего ценил С.П. Подъячев в произведениях, была уже не нужна.
А.Н. Топунов в окончательном варианте переделывает конец статьи на оптимистический лад: «Лицо Семена Павловича, освещенное последним отблеском умирающей летней зари, вдохновенно. Глаза полны веры в молодую растущую крепь страны». Но делает это напрасно – воспоминания остались невостребованными.
Чаще всего встречи с писателем происходили не в Никольском-Обольянове, а в Дмитрове. Приезжая в город, Семен Павлович обязательно заходил в библиотеку и музей. Музей и весь научный коллектив во главе с К.А. Соловьевым всегда вызывали у него чувство уважения к их научно-исследовательской работе, изданиям «Трудов Музея Дмитровского края».
В библиотеку Семен Павлович любил заходить, чтобы не только пообщаться с Алексеем Никитовичем, но и послушать библиотекаря Евникию Михайловну Кафтанникову, которая могла артистически изобразить тот или иной случай из жизни города.
«Однажды Е.М. Кафтанникова рассказала Семену Павловичу эпизод, как двое рабочих с соседней Яхромской фабрики, желая втихомолку поговеть, пришли в Дмитров, и после долгих неудачных хождений по городским церквям, наконец, попадаются как подозрительные лица в отделение милиции. Семен Павлович хохотал до слез, а через некоторое время мы увидали в «Прожекторе», как наша информация была обработана им в рассказ «Поговели». Рассказ у наших читателей имел огромный успех».
В марте 1929 года Дмитровская центральная библиотека готовилась отпраздновать своё 10-летие. В музее библиотеки сохранился протокол собрания библиотечного совета и актива читателей, на котором обсуждались организационные вопросы юбилея. В письме к С.П. Подъячеву А.Н. Топунов пишет: «16-го мы празднуем первое десятилетие существования библиотеки. Очень просим быть на нашем торжестве. В пригласительном билете будет напечатано, что Вы будете в числе участников. Можете сидеть спокойно – Варенцов [С.И.] прочитает что-нибудь Ваше».
С.П. Подъячев не смог приехать на торжество по состоянию здоровья, но «юбилей библиотеки вылился … в огромный общественный праздник. Вся городская общественность в лице Горсовета, Укома партии и комсомола, а также профорганизации приняли активное участие в нашем вечере. Читатели один за другим выходили на сцену и говорили волнующие слова, о том, какую огромную роль играет в их жизни библиотека и книга. Представителями от губернской московской библиотеки юбилярше преподнесли подарок – внеочередное пополнение книгами за счет бюджета губернии и подписка на литературную энциклопедию. Подбор книг представлялось сделать нам самим, и, конечно, нам кое-что удалось заполучить из произведений Семена Павловича».
Дружба С.П. Подъячева и А.Н. Топунова была дружбой учителя и ученика, известного писателя-земляка с начинающим литератором. С.П. Подъячев был прост в общении и видел в Алексее Никитовиче своего брата-крестьянина, что рождало взаимную симпатию и доверительность в отношениях.
В РГАЛИ, в фонде С.П. Подъячева, сохранилась переписка с 1924 по 1933 год: тринадцать писем А.Н. Топунова к С.П. Подъячеву и пять ответных писем С.П. Подъячева. Большая часть писем относится ко времени написания романа А.Н. Топуновым «На пороге дней» и истории его публикации.
С.П. Подъячев первый дал хороший отзыв роману, поддержал автора и посоветовал отправить его А.М. Горькому: «Первым непосредственным отзывом на книжку было письмо Семена Павловича Подъячева. Оно меня взволновало своей теплотой и сердечностью, на которую мог быть лишь способен близкий человек».
Два раза С.П. Подъячев обращался с личной просьбой к А.Н. Топунову. Первый раз он просил подыскать жилье в Дмитрове для сына Вани, чтобы тот мог продолжить учебу в дмитровской школе. А.Н. Топунов порекомендовал ему два места, из которых одно было в доме Е.М. Кафтанниковой, где «место и надзор здесь был бы, конечно, безукоризненным». Но обеспечить мальчика питанием библиотекарь не могла по причине тяжелого материального положения.
Второй раз С.П. Подъячев обратился к А.Н. Топунову в ноябре 1932 года, когда тот уже жил в Москве и работал в библиотеке текстильного техникума. Речь шла опять о сыне Иване, которого отец хотел отправить учиться в техникум. Он узнавал о правилах приема и возможности его зачисления. Алексей Никитович и тут оказал содействие: «Насчет дальнейшей судьбы Вани в техникуме, я приму самое близкое участие, и помогу ему освоиться с Москвой».
В 1931 году Яхромский рабочий клуб совместно с райкомом комсомола организовали вечер, посвященный творчеству С.П. Подъячева. На этот вечер был приглашен А.Н. Топунов. «Большой зал фабричного клуба был до отказа переполнен рабочими Яхромской фабрики, пришедшими приветствовать своего любимого писателя. Старые рабочие, работницы, комсомольцы и пионеры выходили на сцену и взволнованно говорили о своей радости видеть у себя в клубе своего «Павлыча». Семен Павлович растерянный и радостный от приветствия рабочей аудитории, взволнованный взошел на кафедру, но говорить не мог. Красноречивый жест сказал, что он всегда был с ними и до конца дней своей жизни готов отдать свои силы им строителям лучшей новой жизни».
20 декабря 1933 года А.Н. Топунов пишет С.П. Подъячеву, справляясь о его здоровье. О себе сообщает, что закончил пьесу, послал ее на конкурс.
Последняя встреча произошла осенью 1933 года у памятника К.А.Тимирязева в Москве: «Я уже работал в Москве. Семен Павлович шел по делам в издательство «Советская литература», где должна была выйти его новая книга «Моя жизнь», и, увидав меня, страшно обрадовался. Глаза его, как всегда лучились в сетке солнечных морщинок, и от его взгляда было так хорошо, как от солнечного луча. Беседа наша была кратка.
У подъезда дома Герцена с ним расстались. Он взял с меня слово, что мы встретимся в Обольянове. Но встретиться пришлось 19 февраля 1934 года утром на Савеловском вокзале. Не верилось, что лучистые солнечные глаза навсегда закрылись крышкой гроба, и что сам он уже никогда больше не расскажет об ужасах жизни дореволюционного крестьянства».
Роман «На пороге дней»
Роман А.Н. Топунова, изданный в 1929 году тиражом 4 тысячи экземпляров, давно стал библиографической редкостью. В Дмитрове единственный экземпляр книги хранится в Литературном фонде музея-заповедника «Дмитровский кремль». В библиотеке есть его копия. Возможно, в свое время он был списан по ветхости или иной причине. А жаль! Роман написан нашим земляком, и все события в нем разворачиваются на дмитровской земле. На его страницах запечатлены яркие картины народной жизни, хорошо знакомые автору с детства.
Путь А.Н. Топунова в литературу был непростым: малообразованный, но наделенный живым воображением, наблюдательностью и жаждой творчества, он восполнял недостаток образования чтением, увлекался рисованием, театром.
Произведения С.П. Подъячева и А.М. Горького, поразившие его знанием русской жизни, вдохновили А.Н. Топунова написать что-нибудь подобное, о том, что хорошо знал и впитал с детства.
Начал он с описания свадебных обрядов, свидетелем и участником которых был. Потом выстроился сюжет, появились главные герои и все действующие лица. Прообразом многих из них послужили реальные люди.
В романе отражена жизнь предреволюционной деревни с 1900-х годов до первых лет советской власти. Заканчивается действие романа рогачевским восстанием, его разгромом и развязкой драматической истории героини.
А.Н. Топунов хотел в своем романе запечатлеть устоявшийся веками крестьянский быт, показать деревню, которую он хорошо знал и любил. И это ему и удалось.
Роман был закончен в 1929 году. Близкие друзья А.Н. Топунова К.А. Соловьев и М.И. Шидловская сделали свои замечания. По совету писателя Давида Хайта А.Н. Топунов отвозит рукопись в Москву в издательство «ЗИФ», но по приему и отзывам Алексей Никитович понял, что его роман навряд ли опубликуют, поэтому он относит рукопись ещё в два издательства – «Гослитиздат» и «Недра».
В «Гослитиздате» рукопись так долго проходила путь, так называемого «чистилища», что Алексей Никитович, теряя надежду, обратился к С.П. Подъячеву за советом и помощью. Тот подтвердил опасения автора, что в «Гослитиздате» не будут публиковать вещь начинающего автора, и советует опубликовать её в журнале. И спрашивает его: «Какого рода Ваш роман? Из жизни ли современной деревни или еще что? Как он называется. Я ведь ничего не знаю».
Вскоре от «Гослитиздата» пришел ответ. Книга принималась к печати, но с переработкой. Одновременно пришло сообщение, что издательство «Недра» принимает рукопись к печати сразу и без изменений. Об этом событии А.Н. Топунов делится с С.П. Подъячевым: «Ура! Роман мой принят. Будет печататься отдельной книжкой в «Недрах». Был у самого Н.С. Ангарского. Внимателен, предложил аванс».
О том, какой фигурой был в то время директор издательства, говорит его послужной список. Получить приглашение в дом Николая Семеновича было лестно и почетно: «Оказанный прием и его беседа надолго оставались волнующим воспоминанием. Необычайная чуткость и осторожность, с которой Николай Семенович отметил слабые места книги, сделали для меня больше, чем последующие замечания и заверил, что вещь будет напечатана и без исправлений. Но недостатки после этого мне показались вопиющими и я, мучаясь несовершенством, первенца, начал его прихорашивать».
Выход в свет книги осенью 1929 года для А.Н. Топунова – один из самых значительных и радостных моментов в жизни. Весть об этом быстро разнеслась по городу. Друзья и знакомые поздравляли автора, понимая, что появление романа писателя-земляка, написанного на местном материале – событие в культурной жизни Дмитрова.
Первый отзыв на роман пришел от С.П. Подъячева. Роман ему понравился, что было особенно дорого для Алексея Никитовича, так это одобрение своего учителя:
Дорогой Алексей Никитич! Только что окончил Ваш роман. Читал без отрыва. Вышло сильное впечатление. Некоторые места захватывающие и вызывают у меня слезы.
От всего сердца поздравляю Вас и желаю успеха в дальнейших Ваших трудах, которые, я не сомневаюсь, что будут так же хороши, как это первое детище.То-то, небось, у Вас радость! Да, дорогой мой, эта радость понятна мне, и она не забудется Вами никогда, и жаль, что не повторится.
Будете еще и писать и множество раз печататься, но то, что переживаете сейчас, – не повторится. Еще раз поздравляю Вас с днем рождения долгожданного чада.
Жму руку. С.П. Подьячев. Обольяново. 20 октября 1929 года.
Да, насчет Горького. Где он сейчас – не знаю. Думаю, что в Москве, в Мошковском переулке, а, наверное, не могу сказать, ибо с первых чисел июля нет от него известий.
По-моему, самое лучшее, это послать ему Вашу книгу, когда он уедет в Сорренто. Там он придет в себя и с большим вниманием прочтет. А что прочтет и даст ответ, это – несомненно.
Второе письмо было от В.Г. Сахновского, чьи лекции А.Н. Топунов слушал в 1916-18 годах в университете им. А.Л. Шанявского. В письме Василий Григорьевич поздравлял автора романа с большой честью быть русским писателем, хвалил язык книги.
Поначалу А.Н. Топунов испытывал сомнения из-за недостатков романа, но хвалебные отзывы успокоили Алексея Никитовича, и некоторое время он пожинал плоды своего успеха.
Вскоре он всё же осмелился послать роман по совету Семена Павловича А.М. Горькому в Сорренто. Не прошло и трех недель, как он получил из Италии письмо с отзывом Алексея Максимовича на посланную книгу.
Для того, чтобы понять, какое впечатление произвело письмо А.М. Горького на Алексея Никитовича, надо привести его текст, опубликованный в собрании сочинений писателя, правда, без указания адресата:
Книгу Вашу прочитал я, – книга не хуже других на эту тему. Она была бы лучше, если бы Вы отнеслись более серьёзно к языку и писали бы проще, а не такими слащавыми фразами, как, например:
«Не упружатся под ситцем груди девичьи». Такие фразы напоминают старинные бабьи причитания. Глагола «упружить», кажется, нет в нашем языке.
Такие фразы, как: «Всё Наташа пред глазами с освещённым лицом стояла» – не очень грамотны.
«Рвётся сердце Василия в заворожённую жавороночной песней высь» – это очень плохо – и говорит о Вашей претензии писать «поэтически», красиво. И Вы пишете такие несуразности: «Мечта о перевороте безжалостно смята царизмом, как бывает сорван порывом бури нежный пух одуванчика». Революционное движение 1905-1906 годов нельзя и смешно сравнивать с «одуванчиком». Тут уж Вы обнаруживаете малограмотность социальную. А для того, чтобы разнести семена одуванчика, – не требуется «порыва бури», а достаточно дуновения ребёнка.
В день, когда объявлена была война с Германией, о выступлении Англии ещё не было известно.
Соборный протопоп не мог дать «крестом сигнала к отходу поезда», это – дело не его компетенции, а дело начальника станции.
Кровь «из рассечённого виска» у Вас «падает лоскутками». «Из-под рассечённого века светился глаз» – ясно, что Вы пишете о том, чего не видели, а этого делать не следует. «Не белы снеги в поле забелелися» и «Снеги белые, пушистые покрывают все поля» – это две песни, разные по содержанию, а Вы соединили их в одну.
Монашество не обряжалось в золотые вышивки, в позументы и мишуру. Таких обмолвок, ошибок, нелепостей в книге Вашей очень много, и они её портят.
Затем: Вы не думаете о читателе, о том, чтобы ему было легко понять Вашу речь. Вы пишете: «Баба у Прохора на дрожжах». Что это значит? Что она – рыхлая? Или перекисла?
Сноха спрашивает свёкра: «Самовар поспел – чего заваривать?». Обычно заваривают чай. Но если у Мирона Удалова пили буквицу, зверобой, какао, кофе, сушёную малину или сбитень, так Вы обязаны были сказать это читателю.
Пускать «коловороты зеньками» – это не всякому понятно. Коловорот – инструмент, а «зеньки» – это неправильно, правильно будет «зенки» от слова «зеница».
Если в Дмитровском уезде употребляется слово «хрындуги», так ведь необязательно, чтоб население остальных восьмисот уездов понимало, что значит это слово.
То же следует сказать и о слове «дефти» вместо – девки.
У нас в каждой губернии и даже во многих уездах есть свои "говора", свои слова, но литератор должен писать по-русски, а не по-вятски, не по-балахонски.
Вы пишете для людей огромной, разнообразной страны, и Вы должны твёрдо усвоить простую истину: нет книги, которая не учила бы людей чему-нибудь. Другая истина: для того, чтобы люди быстрее и лучше понимали друг друга, они все должны говорить одним языком. У вас говорят: «Я не из счетливых», – что это значит? Таких словечек вы насовали в книгу очень много, и они её не украшают.
Пленный мадьяр говорит у Вас по-украински: «Та я не можу». Весьма часто Вы ставите слова не в том порядке, как следует: «горничная, с накрахмаленной на голове наколкой». На голове не крахмалят.
Если Вы намерены писать «романы» – Вы обязаны избавиться от подчёркнутых недостатков языка и небрежности, с которой Вы работаете. И остерегайтесь выдумывать «отсебятину». У Вас сорокалетний мужик, женатый второй раз на девушке и вообще лакомый до женщин, не различает ночью, со сна, тёщу свою, женщину, которой за сорок и, значит, истощённую, от своей восемнадцатилетней жены. Это – так маловероятно, что Вам не поверят.
Это была резкая критика против «слащавости» языка, претензии писать красиво. А.М. Горький, известный своей ненавистью к крестьянству, возможно, не принял роман из-за своей жесткой и непримиримой позиции. Творчество писателя С.П. Подъячева поддерживалось им исключительно за показ уродливой и неприглядной стороны крестьянского быта.
Что угодно мог ожидать Алексей Никитович от мэтра, уже услышавший в свой адрес много хорошего от людей, чьим мнением он дорожил, но только не такую отповедь. Письмо А.М. Горького произвело на него ошеломляющее действие. «Это было ощущение очень горячего душа, в результате которого, мне казалось, что непременно должна была сойти кожа. С такой физической остротой мне еще ни от кого до него не удалось слышать о шелухе на теле моего новорожденного.
Я был прямо потрясен огромной нечеловеческой способностью видеть недостатки, которых не заметили другие. До того, как отдать в редакцию мою рукопись, читали полсотни очень почтенных и образованных людей, но ни один из них не осмелился мне сделать замечания с такой прямотой, как это сделал Горький».
Многие знакомые, узнав о письме А.М. Горького, просили прочитать его, но, по признанию Алексея Никитовича, мало кому он давал его для прочтения.
В 1930 году в журнале «Литературная учеба» это письмо было опубликовано вместе с другими 17 письмами без упоминания имени автора и названия книги. Такая анонимность, с одной стороны, щадила самолюбие автора, с другой, не давала возможности читателям познакомиться непосредственно с произведением.
Вспоминая эти события, А.Н. Топунов, извлек для себя урок: «Теперь, когда кожа моя после очистительного душа окрепла, я и сам увидал, что одной интуиции, которой я был обязан появлением первой книги, мало, и что необходимо еще хорошо знать то, о чем пишешь, для чего пишешь, и для кого пишешь. Эти правила я теперь усвоил крепко и постараюсь ими руководствоваться при следующей моей работе».
Судьба романа «На пороге дней» первоначально складывалась удачно. В 1929 году его опубликовали в издательстве «Недра». Но позднее в 1931 году, когда А.Н. Топунов решил его переиздать, он не прошел цензуру. Об этом свидетельствуют документы издательства «Федерация».
Рецензенты, отметив все достоинства книги – читается легко и занятно, пером автор владеет, язык не лишен красоты и выразительности – сочли большим её недостатком отсутствие классовой борьбы – слишком мягко описана семья помещиков, в момент захвата земли и имения мужики слишком бережно ведут себя по отношению к владельцам. Отметив, что дореволюционная деревня дается с любовью, картины старого быта гораздо больше и гораздо лучше разработаны, чем картины, относящиеся к революционному времени.
Сильные стороны произведения, отмеченные рецензентами, теперь стали весомей, пройдя проверку временем, а слабые происходили от неспособности автора подчинять творческую свободу в угоду идеологии.
Алексей Никитович плохо разбирался в политике, не было у него и ненависти, которую пронес через всю жизнь С.П. Подъячев к бывшим хозяевам его родителей Олсуфьевым. Это было другое время и иной опыт: на всю жизнь он сохранил благодарность к учительнице Татьяне Николаевне Поливановой, надеждинской помещице, которая все знания, душевную теплоту отдавала крестьянским детям.
Он правдиво отобразил в своём романе расслоение, которое происходило в деревне в начале ХХ века и противостояние беднейшего слоя крестьян и местных богачей. Рогачевское восстание завершается его подавлением и гибелью красноармейцев. Сочувствие А.Н. Топунова на стороне жертв, погибших от рук разъяренной толпы.
В романе, написанном талантливым писателем-самоучкой, показан уходящий крестьянский мир. Живя на стыке двух эпох, А.Н. Топунов, будучи далёким от понимания сути исторических событий, попытался воссоздать широкую картину народной жизни.
После выхода в свет романа А.Н. Топунов, поверивший в свои силы, в 1931 году переезжает в Москву, чтобы быть поближе к издательствам, театрам, людям, от которых зависела его писательская судьба.
Из переписки с С.П. Подъячевым известно, что Алексей Никитович пишет рассказы. Два из них «Солнечная гора» и «Розовое одеяло» он отдает в альманах издательства «Недра». Есть упоминание о повести «в духе записок одной женщины с очень заманчивым названием «Смертный грех»… Страшно увлечен этой работой. Иногда просиживаю по 5-6 часов, не отрываясь, и встаю весь опустошенный».
«Московский» период жизни А.Н. Топунова прослеживается только по скупым строчкам воспоминаний родных и знакомых. До 1941 года он работает заведующим библиотекой текстильного техникума, продолжая писать, пробуя себя в качестве драматурга.
В РГАЛИ, в фонде Главного репертуарного комитета, сохранились пьесы А.Н. Топунова: «Снявши голову, по волосам не плачут», «Завтрак в колхозе», «На пороге дней», «Пресс», «Вместе с жизнью».
Все, за исключением последней, были написаны в начале 1930-х годов. Пьеса «Вместе с жизнью» относится к 1954 году.
В годы войны и до 1956 года А.Н. Топунов работал на военном заводе. В Москве земляка навещал бывший член литературного кружка П. Акулин: «В последние годы мы встречались все реже и реже. Как-то, заехав к нему, я заметил, что здоровье Алексея Никитовича стало сдавать. Обхватив двумя пальцами пуговицу моего пиджака, он говорил: «Пусть я остался на пороге боль¬шой литературы, но без творческого горения я бы умер давно». Это последнее, что мне запомнилось. Вскоре его не стало».
Умер Алексей Никитович Топунов 22 ноября 1959 года в возрасте 68 лет.
