Свистуха
Свистуха – деревня в Дмитровском городском округе Московской области. До 2006 года Свистуха входила в состав Кузяевского сельского округа. Деревня расположена в центральной части района, примерно в 7 км южнее Дмитрова, на левом берегу реки Яхрома, высота центра над уровнем моря 176 м. Ближайшие населённые пункты – Голявино на юго-западе, Капорки на противоположном берегу реки и Минеево на востоке. С 1903 года здесь жил и умер, в 1910 году, художник С. В. Иванов. Похоронен был на кладбище соседнего села Деденево.
Далеких радостей пунктир
«Божественная Свистуха! Она сохраняет мне жизнь», – вот, так не больше и не меньше, говорила моя мама-бабушка Лидия Алексеевна Слудская, хозяйка одной из удивительных уникальных дач в дачном посёлке деревни Свистуха. «Мы находимся географически на Клинско-Дмитровской гряде, говаривала она в те далёкие, незабываемые годы моего детства. – Поэтому-то, Лиля, вокруг такие восхитительные косогоры, овраги, холмы, а дали-то, дали посмотри. Вон тот дальний лес называется Агорки. Вон там, за тем холмом, деревня Курово. А наша-то поляна, она как бы взлетает вверх, а затем кидается вниз, прямо в Яхрому.»
Берег реки чудо как живописен. Он высокий, обрывистый. Идя к роднику, пересекаешь несколько глубоких оврагов. Когда-то, годах в пятидесятых, к громадной ветке одной из берез на обрыве, прямо над водой, был привязан канат. И, подражая знаменитому Тарзану (фильм только что вышел на киноэкраны), все от мала до велика обитатели Свистухи и ее предместий, раскачиваясь на этом канате, ныряли в реку. Не у всех здорово получалось, и, порою шмякаясь с огромной высоты об воду, вылезали на берег с багровыми боками и животами. Здесь все время толкались дети и взрослые, так как зрелище это было и смешным, и впечатляющим. Причем интересно и продуманно все было устроено.
Высокий отвесный берег имел несколько уровней, как бы площадок. Каждая площадка имела свое название. Первая, самая близкая к воде, называлась «для первоклашек», вторая - «для подростков», третья «для десятиклассников», а четвертая, самая верхняя, «для студентов». Если прыгать с этой четвертой ступеньки, то канат взлетал на такую страшную высоту, что, оторвавшись от него в «мертвой точке» и уго¬див в самую середину русла реки, ныряльщик, видно, испытывал не¬малое удовольствие и потрясение. Можно же было и просто покачаться над водой, сидя верхом на огромном узле, специально для этого накрученном, и вовремя соскочить на ступеньку «для первоклашек». В этом случае непременным условием было, что здесь тебя кто-нибудь поддержит, ухватив за хвост узла каната, иначе веревка пота¬щит образно в полет и можно вообще, в конце концов, зависнуть над водой, что случалось довольно часто. Вот один из незабываемых слу¬чаев, связанных с таким смешным концом. Очень долгое время у Шишкина снимал для своей семьи дачу всем известный актер Борис Чирков. Мы с подружками Стеллой, Све¬той, Любой, Аришей, конечно же, крутились на обрыве около тарзанки. Здесь же, на стволе одной березы, изогнувшейся и росшей параллельно воде, но на достаточной высоте, мы усаживались рядком, болтая о всякой всячине, клялись в вечной дружбе, скрепляя свои клятвы кровью, считали это место особенно дорогим и святым для себя. Частенько целые дни проводили на обрыве. В тот памятный день Чирков, в сопровождении свиты домашних и гостей, гулял по берегу Яхромы, показывая и прославляя наши места. Увидев нас, висящих на тарзанке, Чирков воскликнул: «Ну-ка, я сейчас прокачусь!» и с этими словами сбежал к нам, на нашу ступеньку «для подростков». Уселся на узел и, попро¬сив нас попридержать его в нужный момент, оттолкнулся от берега. Нам было весело и очень заманчиво такого знаменитого взрослого как бы прокатить. А он – в костюме, при полном па¬раде, видимо, уже собравшийся уезжать в Москву. Мы живо представили себе его восторг. Одна из спутниц, помню, громко прокричала с пафосом: «Борис Чирков – под куполом неба!»
Все смеялись и шутили. День был солнечный, ясный, и небо и вода одного цвета – синего-пресинего. Наступил момент, и мы дружным хором кричим: «Вcё – летите последний раз!» А он в ответ: «Нет, нет, хочу еще разочек». Что ж, как говорится, – дело хозяйское. И когда он пролетел «еще разочек», мы его уже не смогли поймать – до наших рук он не долетел. Было, пом¬ню, некоторое замешательство, но сделать ничего уже было нельзя. Амплитуда с каждым разом уменьшалась, и было всем понятно, что Борис завис. Единственный выход – прыгать в воду во всем великолепии. Смеху было, конечно, много. Где-то в кустах выжимались брюки, кто-то срочно побежал на дачу за сухими вещами. Может, кто-то из тех спутников артиста и пом¬нят этот случай, но, думаю, я единственная, кто так живо его запомнил и описал.
***
О Свистухе, ее обитателях, о происшествиях, о красоте мест можно писать, бесконечно. Вот несколько воспоминаний из бо¬лее раннего детства. Я – важная, с бидоном в руке, пяти-шестилетняя, шагаю за кислой капустой к Алехиным. Встречает меня сгорбившаяся старушка, забирает бидон, гладит меня но головке и просит подождать. Сама же идет в погреб, устроенный прямо на участке. Помню этот продолговатым холмик, с одной его стороны ступеньки вниз. Как-то страшно. Деревья вокруг огромные, незнакомые. С тяжелой ношей уже не бегу вприпрыжку, а плетусь в обратный путь. Мама хвалит за по¬мощь.
Ещё. Стою под кустом орешника, дрожу от страха, ожидая на¬казания за очередную проделку. Думаю, свалю все на корову. Дело в том, что незадолго до этого, войдя на кухню, я увидела на столе много огурцов. Подумав, что если съем один целый огурец, заметят сразу, обкусала с двух сторон все огурцы. Ко-личество огурцов не уменьшилось, но зрелище оказалось пла¬чевным. Испугавшись, я забилась под куст орешника такое – такое эдакое «босикомое-насекомое», как звала меня мама. Затихла и жду – что будет? Мама, увидев это безобразие и сразу поняв, чьих это зубов дело, вышла на крыльцо и позвала меня: «Ли-и-и -ля, Ли-и-и-ля!» Я выхожу, склонив голову, медленно иду к ней. «Лиля, ты не знаешь, кто это па кухне все огурцы объел?» Отвечаю: «Знаю». «Так кто же?» – «Корова». – «Как коро¬ва?» –«Так, корова... Пришла, объела и ушла». Мама засмеялась: ругать выдумщицу было бесполезно. С тех пор, если она чувствовала, что я обманываю, и чтобы это поняла, говорила мне – уже большой врунье: «Корова, корова».
А ведь коров большое колхозное стадо ежедневно пригоняли па нашу поляну, ту, что прямо из наших ворог раскидывалась и благоухала всеми возможными цветами и травами. Сюда, уже будучи постарше, я выходила с тачкой и собирала огромные, сочные коровьи лепешки. Брат смеялся, приговаривая: «А ты, как корова хвост поднимет, сразу с тачкой к ней и подскаки¬вай». Он никогда таким «грязным делом» не занимался, смеять¬ся же надо мной был очень горазд.
А вот воспоминание, связанное с моим братом Леликом. На нем рубашечка и бриджи, ему лет восемь-девять, брит наголо, как было положено мальчикам в те годы, в руках длинный прут дразнит бычка. Игра опасная. В конце концов бычок осерчал не на шутку и погнался за обидчиком. Лелик, вытаращив глаза, несется к нашему забору и вмиг его перелетает. Штанишки по¬рваны, весь поцарапан. Мама сердится, ругает его, я стою в сто¬роне – наблюдаю. Мне правится, что его ругают: он и мои обидчик. Он загорелый, складный, красивый мальчик; про¬ворно лазает по деревьям, крышам, по чердакам, все время с луком, стрелами, с рогаткой – настоящий Маугли. Его ловко¬стью, красотой гордится мама. Хоть и часто ругает, но все про¬щает легко.
А вот еще несколько картинок из раннего, самого раннего дет¬ства. Я – кроха. Кружусь по саду в новеньком, только что сши¬том ситцевом платьице. Татьяна Семеновна, жена Николая Александровича Комарницкого, накрывает к чаю столик в саду, около огромной березы. Меня тянет в этот уголок сада. Здесь, на клумбе распустились высокие, красивые, благоухающие ли¬нии – мои тезки. Татьяна Семеновна ласковая, добрая, она все¬гда радуется, глядя на меня, беспечное создание, любит со мной поболтать, прижать к своим коленям, погладить по головке. Своих детей у них с мужем нет. Так вот. Она накрывает садо¬вый столик под кружевной салфеткой, гремят чашечки, звенят ложечки, все волшебно и заманчиво. Подбегаю к столику, упи-раюсь носом в его край и широко распахиваю глазки – на блю¬де лежит что-то удивительное и незнакомое. Стремглав бегу к маме. «Мама! – кричу. Я хочу торт из подсолнуха!» «Господи, что еще за чепуха? Что ты выдумываешь?» «Да, да, у Комарницких на столе торт из подсолнуха». Конечно же, мама идет к друзьям. Здесь-то все и выясняется: взрослые смеются, глядя на меня, глупую девочку. «Это же просто мёд в сотах, говорит мама. – Я обязательно в следующий раз куплю такой мед в Ульянках». С тех самых пор и у нас частенько на столе появлялся мед в сотах, и все называли его «торт из подсолну¬ха». Нам с братом было велено, разжевав мед, взяв из торта всю сладость, выплевывать воск в блюдечко. Его надо было возвра-тить хозяйке.
К Комарницким часто приезжал в гости высокий, приятной на¬ружности артистичный человек. Это был Александр Сергеевич Киселев. О его приезде всех оповещали заранее и с нетерпени¬ем ждали. И что понятно: он работал на радио, был профессио¬нальный чтец и был известен у просвещенной публики. Вечером все старшее поколение, уложив детей спать, накинув на плечи шали, спешили в малюсенькую комнатку Комарницких. До поздней ночи оттуда доносился хохот. Александр Сергеевич привозил с собой литературу, которая была под запретом, ши¬роко не издавалась, мало кому была доступна. А смеяться раз¬решалось только над тем, над чем разрешалось. Юмор и сатира на советскую жизнь всячески пресекались. Тогда я впервые ус¬лышала такие фамилии, как Зощенко, Бабель, Ильф и Петров.
Я уже упоминала, что у Комарницких не было детей. Николай Александрович был другом еще Николая Федоровича Слудского, а после его смерти в 1945 году остался приятелем нашей с братом мамы-бабушки Лидии Алексеевны. Каждое лето он с женой жил на нашей даче. Это была удивительная пара. Она – Татьяна Семеновна, нежная, доброжелательная, улыбчивая. Он же – хмурый, закрытый, всегда чем-то недовольный. Был он коренаст, производил впечатление человека-пузыря с всегда красными упитанными щечками. С детьми строг.
Помню случай. Мы ехали вместе с Комарницкими на дачу в поезде. Мама купила нам с братом мороженое. Мы наслаждаемся, облизывая и стаканчик, и пальцы. Мы на седьмом небе. Это самое благостное для нас время. Николай Александрович выговаривает маме: «Ну как можно? В общественном месте? Безобразие». Мама улыбается, глядя па нас, а в его сторону только машет рукой. Это была сценка, запомнившаяся навсегда. Николай Александрович был противником советских порядков, приверженцем аристократического воспитания. Как мама выра¬жалась, был «истым монархистом». Это слово в те годы я услышала впервые, не совсем понимая его смысл. Но все же что-то сближало наши семьи. Несмотря даже на такое. Маме он мог легко сказать: «Ну что вы, Лидия, возитесь со своими внуками? Отправьте их в их «первобытное состояние»». Это и возмуща¬ло, и смешило маму одновременно. Имелось в виду – отправить нас к другой бабушке, матери отца Цолака на Кавказ в го¬род Степанакерт. У бабушки Нахшун была большая армянская семья, и эта семья, конечно же, приняла бы нас. У брата отца, Армо было четверо детей, практически наших ровесников – Робик, Донара, Мариэтта и Карен. И все Аванесовы, как и мы. И вот Николай Александрович дает маме такой возмутитель¬ный и бестактный совет. Ведь она нас очень любит, мы – смысл ее жизни. Да, конечно же, трудно в ее возрасте тащить детей, но об этом не может быть и речи! Так что советы Комарницкого она оставляла на его совести.
Про Николая Федоровича Слудского, нашего с братом не род¬ного, но горячо любимого дедушку, необходимо написать в этих воспоминаниях. О нем очень достоверно и тепло пишет в своей книге «Человек и время» Мариэтта Шагинян. Николай Федорович преподавал естествознание в гимназии Ржевской, где Мариэтта училась. Он был молод, красив и очень обаятелен. Все девочки были в него втайне влюблены и называли между собой «душечка Слудский», за что получали порицание от классных дам. А нам с Леликом он был любимым дедушкой.
Ученый, профессор университета, а для нас – Дедя. Прогулки с ним запомнились как чудо-уроки о природе, растениях, коре деревьев, о грибах, птицах, о различных приметах. Учил нас правильно собирать грибы, не нарушая грибницу, различать съедобные от несъедобных. Учил узнавать но листве деревьев и по расположению муравейников, где север, а где юг, примечать, как летают ласточки к дождю, какие пузыри на лужах и скоро ли закончится дождик, каков закат и что это предвещает на зав¬трашний день и многое-многое другое. Вот запомнившиеся мне на всю жизнь приметы. «Если до полудня, – загадочно говорил он, – вы найдете на небе кусок чистого синего полотна, из которого можно сшить порты – день будет погожий».
Еще он уверял всех, что в нашу дачу никогда не ударит молния, так как вокруг много очень высоких могучих деревьев, и они являются громоотводами. Чтобы узнать, на каком расстоянии находится эпицентр грозы, нужно после вспышки молнии счи¬тать раз, два, три... до раската грома. Сколько раз просчитаешь, на столько километров от дачи рассекают молнии. О радуге вспоминается такое. От него мы впервые услышали – каждый охотник желает знать, где сидит фазан. По первым буковкам определяется последовательность цветов радуги. «Это знают многие, – говорил он, – а я вам скажу другое предложение, его составили кадеты еще в царские времена: как однажды Жак-звонарь головой сломал фонарь».
Однажды Дедя подвел меня к каким-тo кустам и загадал закую загадку: «О чем это? – спросил он. Что это – красное? Нет, это черное. Почему ж оно белое? Потому что зеленое. Как ты думаешь – о чем что?» Я потупила глаза в полном недоуме¬нии, что за чепуха? «Ну, ничего, не расстраивайся – это действительно сложная загадка. Так вот, это разговор про черную смородину». Я опять не понимаю. «Дело в том,– объяснил Дедя, – что черная смородина перед тем, как стать черной, стано¬вится белой, и ее состояние называется зеленым, то есть не спе¬лым». Он наклонился ко мне, поцеловал в макушку, а я тотчас понесла эту загадку брату. Он сразу отгадал. Я была поражена. И вправду он, наверно, очень умный, а я глупая. Я не знала, что Дед ему эту загадку уже загадывал.
От Деди я впервые услышала такие завораживающие воображе¬ние названия растений и цветов, как мать-и-мачеха, Иван-да-Марья, заячья капуста, кукушкины слёзы, волчья ягода и другие.
***
В нашем поселке немало знаменитых дач и усадеб. Одна из них – усадьба Ивановых. Это особый таинственный н загадочный мир. Оля Иванова, внучка знаменитого художника Сергея Ва-сильевича Иванова, моя подружка. Помню добрую, веселую женщину, которая проводила с нами музыкальные занятия. Она за пианино, мы, девочки от трех до пяти-семи лет. танцуем, поем, учимся играть гаммы. На участке, среди вековых елей, разбросано несколько странных строений – маленьких доми¬ков. В каждом по одному окну и по одной двери, все окна смотрят в разные стороны. Оля объяснила, что это студии и в каждой из них определенное освещение, что было необходимо для работы ее деда. На чердаке хранились черепа разных животных. Помню страх, охвативший меня при виде их. Ольга же бесстрашная. Она брала черепа в руки, пугала нас, посмеива¬ясь нал ужасом в наших глазенках, рассказывала всякие страш¬ные истории, пугала и завораживала одновременно.
Это надо было видеть! Стройная, приземистая, упругая фигурка так изящно взлетала в самую высь, переворачивалась вниз головой и входила в воду, вытянув в стрелку все свое тело, почти бесшумно. Присутствующие аплодировали. Это было великолепно: сияющая, недосягаемая Ольга, как же мы
гордились тобой в эти мгновения.
На участке Ивановых, в заросшем бурьяном совершенно девственном уголке сохранилась донаших дней могильная плита с надписью «С.В. Иванов.
Став старше, Ольга Иванова занималась спортивной гимнасти¬кой, а затем и парашютным спортом. Она лучше всех ныряла с тарзанки. 1864 –1910 – Академик живописи». Здесь покоится прах художника-передвижника. Сохранилась и часовенка, рубленая, почернев¬шая от времени. Войти в нее могли только низко наклонив голову. Внутри таинственно пахнет стариной, навеваются печаль¬ные, но светлые мысли. Сколько молитв, человеческих заклинаний слышали эти древние бревна!
Изначально стояла па часовенка в самой глухой чаще, ближе к реке, где-то над сегодняшним Ближним родником, и предназначалась для любого путника, нуждавшегося в молитве. Где-то в 70-х годах Ивановым предложили организовать здесь музей- усадьбу, чтобы сюда приезжали туравтобусы, чтобы могли здесь жить и писать художники. Государство обещало привести усадьбу в надлежащий для этого вид, провести реставрационные работы, асфальтировать дорогу. Но все родственники, потомки художника, руками и ногами отбились от этого, казалось бы, заманчивого предложения. Сейчас в усадьбе живут шесть наследников, у каждого своя дачка. Все как издавна: не нарушена природа, атмосфера старинной ивановской усадьбы. А могло бы случиться непоправимое и лишились бы они всего этого за здорово живешь.
Жил на нашей даче со своей бабулей, Ниной Николаевной Домбровской, мой троюродный брат Алеша Ковалевский. Наши деды – родные братья, мой Иосиф Витальевич, а его – Сергей Витальевич Домбровский. Это был очень милый, добрый, слегка заикающийся мальчик. Мы с ним очень дружили, никогда не ссорились, в отличие от моего родного брата Лелика. Надо сказать, в те далекие годы, годы нашего раннего детства, в поселке было несколько заброшенных дач. Особенно запомнились две.
Идя на родник за водой, мы ежедневно проходили мимо одной из них. Это была дача родственников певицы Валерии Барсовой, но все называли этот заброшенный дом «дачей Барсовой». И вот, идя на родник и бренча пустыми бидонами, мы каждый раз забирались на террасу этой дачи. Она была огромная, с полуразрушенными ступеньками, заросшими травой, крапивой, лопухами. Доски под нашими ногами ходили ходуном, скрипели и трещали. Дверь в дом была заколочена широкими истлевшими досками.
Очень хотелось проникнуть внутрь, в его таинственное чрево. Что там? Детское любопытство и жажда приключений манили и дразнили нас уже давно.
И вот однажды, вооружившись нехитрыми железками, мы с Алешкой решили, вернее отважились отодрать от двери хотя бы одну доску. Этого было достаточно, чтобы мы, мелюзга, пролезли в манящую неизвестность. И это нам удалось. Помню, как
затаив дыхание, мы вползаем в черное, затхлое, просторное помещение. Ничего не видно, мрак, паутина, еле-еле проникает свет через щели заколоченных досками окон. Постепенно раз¬личаю огромный старый буфет, сундук, накрытый истлевшей тряпкой, диван, кресла. Когда первый страх прошел, мы начали исследовать содержимое буфета и сундука. В сундуке лежали газеты, журналы, книги. Мы, наверное, читать-то не умели, поэтому ничего не запомнилось. Открыли скрипучие дверцы бу¬фета. В нем несколько пустых банок и огромные бутыли. В общем ничего для нас интересного мы не нашли. Алешка торо¬пил скорей уходить, боялся каждого шороха. Я на два года его старше и поэтому немного посмелее. Помню ощущение победы над страхом. Дом большой – есть и чердак, и чулан, и коридор ведет куда-то... А вдруг – крысы или, что страшнее, привиде¬ния?
Выбрались на террасу, приколотили кое-как оторванную доску. Дома ничего никому не рассказали, боясь выволочки. Потом, много лет спустя, на этой даче появились какие-то люди. Пом¬ню мальчика-подростка Толю, кудрявого блондина, полную женщину и маленького мальчонку. Он был очень забавный. Ко-гда ему говорили: «Подойди, я тебя отшлепаю», он послушно подходил и поворачивался к тебе попкой. Это всех очень забав¬ляло. А вскоре Барсовскую дачу купили Смирновы – Ирина Александровна и Юрий Донатович. У них были две дочери: Ле¬на – старшая и Танечка – младшая. Ирина Александровна – высокая, статная дама, с царственной осанкой и походкой. С дочерьми всегда строга, требовательна. При виде ее все затиха¬ли.
На поляне в те годы собирались от мала до велика жители окру¬жавших поляну дач. Здесь и Зоя Дмитриевна Шостакович, и Соня с маленькой Олей Хрущевой, и мы с Алешкой, и семейст¬во Абуговых, и многие-многие другие. Танечка Смирнова одета всегда изысканно и нарядно. Всегда в накрахмаленном фартуч¬ке, лакированных туфельках и беленьких носочках. Она была самым ярким цветочком на нашей поляне. Все любовались ею веселой, жизнерадостной девочкой. Веселье ее исчезало вмиг при появлении матери. Ирина Александровна строго по часам разрешала ей погулять на поляне. Изящные часики с раннего детства украшали её детскую ручку. Мать, загоняла девочку на участок, видимо, считая недопустимым столько времени прово¬дить бездельничая. С раннего детства мать, приучала девочек к труду и усердию. Мыть посуду, убирать дом, собирать смороди¬ну – это было их обязанностью. Заставляла она их и много за¬ниматься – читать. Они выросли умными, начитанными, обра¬зованными, трудолюбивыми, но в чем-то в детские годы обделенными. Свободы выбора не было, мать живо пресекала всякое своеволие. Вот такой мне запомнилась Ирина Александровна. Будучи постарше, Танечка частенько бывала у нас на даче, при¬бегала, с разрешения матери, на часочек повозиться с моей дочуркой Наташенькой. Она очень ее любила, мою кучерявую девочку. Сохранились кинокадры, где Таня играет с ней на по-ляне, догоняет, раскинув ручки, кормит с ложечки ее, сидящую на высоком детском стульчике.
Однажды Таня прибежала к нам, как всегда, невероятно чис¬тенькая и нарядная, вся сияющая, и поведала нам тайну. К ним приехали папины студенты, и один из них скоро полетит в кос¬мос. Это была чистая правда. Через несколько месяцев Борис Егоров стал первым космонавтом-медиком. А еще позже, через год-два, он не раз приезжал к Смирновым со своей женой, то¬гдашней звездой экрана Натальей Фатеевой. У них была ино¬странная машина таких неописуемых размеров, что на паром (тогда была через канал паромная переправа) умещалась она одна. Тогда, как обычно, на нем могли разместиться до шести легковых автомобилей.
Вторая запомнившаяся заброшенная дача это теперешняя да¬ча Кедровых. В нее мы с Алешкой не залезали, залезать было некуда – это был остов старой сгнившей постройки. Мы просто лазили где-то наверху, спрыгивали, опять залезали, сидели на верхних полуживых балках, болтая ногами, рассказывая друг другу всякие небылицы. Любили забираться туда, напичкав кар¬маны орехами, семечками, сухариками. Как же это было здорово –беззаботное детство, Свистуха, широко и радостно распахну-тые глаза, способные удивляться и удивлять. Через какое-то вре¬мя в этом разрушенном доме появились хозяева, Борис Заходер с супругой и мальчиком, моим ровесником. Дом отстроили, он принял сегодняшний вид. Андрей был замечательный, воспитан¬ный, послушный. Был просто моей подружкой. С ним мы до шести-семи лет купались голышами прямо под нашей дачей.
Однажды, Татьяна Семеновна Комарницкая, увидев, как мы с Ан¬дреем беззаботно плещемся в реке в чем мама родила, сказала Лидин Алексеевне, что пора бы Лиле иметь, купальник. И вот мне из Лелькиной майки соорудили первый в жизни купальничек. У Заходеров были две большие собаки колли – Млада и Лютый. На них верхом гоняли мы с Андреем по поросшему бурьяном и низкорослыми елочками участку. Собаки были со¬вершенно ручные, добрые и, казалось, с удовольствием выполня¬ли паши капризы. Помню, не забывая никогда, один момент, свя¬занный с отцом Андрея – Борисом (отчества, к сожалению, не помню), он, увидя нас на косогоре, – мы спускались к их даче подошел ко мне н как-то очень ласково погладил по головке и выразительно, с восхищенным удивлением сказал: «Надо же, Да- лила». Я слышала уже не раз свое полное имя, не придавая зна¬чения. но тут я вдруг поняла, что мое имя необычайное, редкое, скрывающее какой-то тайный смысл. Откуда могла я, мел¬кое и невинное существо, знать о хитрой и коварной библейской красавице Далиле? К сожалению, через несколько лет Заходерам пришлось продать дачу.
Хозяином ее стал Бонифатий Михайлович Кедров со своей семьей – женой Марой и двумя дочками, Наташей и Диной. Б. М. Кедров – известный философ, академик, член-корреспондент Академии наук. Дочери его были ровесницами моей Наташи, в детстве близко общались. Б. М. часто бывал за границей и, что интересно, привозил для дочерей не наряды и сувениры или игрушки, а совершенно небывалые подарки. Это были ковбойские атрибуты – шляпы, ремни, пистолеты, a ещё много диснеевских мультфильмов. Однажды, пригласив детей поселка и их родителей, Б. М. устроил в мансарде просмотр фильмов и сам сопровождал их переводом. Дели были в восторге. Сейчас, наверное, уже дети его дочерей смотрят эти фильмы и добрым словом поминают дедушку. А ведь в те годы фильмы Диснея не были доступны, мало кому выпадало счастье их увидеть. Поэтому-то были так желанны и так восхищали и взрослых, и малышей.
Девочки Кедровы никогда не выглядели как барышни. Одеты всегда были по-пацански – штаны, свободные футболки, май¬ки, ковбойские шляпы. Когда на втором этаже дачи кто-то из родственников сооружал книжные полки для библиотеки Б. М., девочки мастерили из проволоки гвозди. Запомнились вооду-шевленные работой сестры с молотками, плоскогубцами. Они лихо орудовали возле наковальни, как заправские слесари.
Им было не до нас – праздных, удивленно любопытных и ме¬шающихся под ногами. Восхитительные, умные и трудолюби¬вые девочки. Казалось, им все по плечу. Диночка и Наташа, та¬кими чудесными вы запомнились мне.
А вот ещё одна дача и ее обитатели, достойные самых добрых воспоминаний. Это дача Лурия. Глава семьи, Александр Рома¬нович – ученый, психолог, член-корреспондент Академии на¬ук, психотерапевт. Высокий, очень красивый, рано поседевший, подтянутый господин. Его жена – Лана Пименова, полная, привлекательная, черноглазая, холёная, всегда приветливая дама. Их дочь Леночка.
С раннего детства Лена увлекалась ботаникой, и
поэтому была частой гостьей на нашей даче. Она серьезна, не по годам умна, спокойна, воспитана. Собирает гербарий. У нее замечательный альбом. Моя мама (она доцент Тимирязевской академии, ботаник) помогает Лене оформить этот альбом-гербарий. На каждой странице засушенные растения и надписи по латыни. Она всех поражает своей серьёзностью, собранностью и увлеченностью. Мне веч¬но ставят ее в пример. Конечно же, Леночка не лазает по заброшенным дачам, не обгрызает огурцы, не норовит удрать куда-нибудь без разрешения, не объедает едва завязавшиеся ягоды с кустов смородины и крыжовника. Она примерная, она домаш¬няя, она послушная. С нами, многочисленной детворой Свистухи, Лена не играла, что очень как раз и огорчало ее маму.
В те годы была традиция – в конце лета устраивать на одной из дач прощальный костер с карнавалом и угощениями. И вот, однажды Лана Пименовна решила такой праздник устроить на своей даче, чтобы Лену немного развлечь и подружить с ребятами поселка.
Это был один из незабываемых костров. Я, как всегда, Петрушка. Из года в год мой костюм не менялся – на голове картонный колпак с завязочками, шаровары с приметанными разноцветными кругами, какая-то кофта и из гофрированной бумаги большой белый воротник. Наша собака Пушок каждый раз меня облаивала и бежала за мной, не узнавая и пытаясь прогнать навсегда. Лена в красной шапочке с корзиночкой в руке – персонаж известной сказки, такая милая, черноглазая, с розовыми щечками, встречает гостей у калитки. Еще запомнился мальчик – Коля Кузьмин. Ему года четыре, на нем большой поварской колпак, белый фартук, а за поясом огромная деревянная ложка. Весь он кругленький и трогательно забавный. Лана Пименовна угощала нас яблочными пирогами, чаем с вареньем и другими сладостями. Играли вокруг костра, веселились от души и, наверное, здорово утомили хозяев.
Позднее помню Лену, очень милую, красивую девушку, доброжелательную, всегда чем-то озабоченную. Подругами мы не были. но при встрече рады были поговорить, поделиться новостями. Лет 15 назад она пришла к нам и сказала, что сдала свою дачу под съемки фильма. Здесь будут снимать картину из дореволюционного времени. Из известных артистов – Евгений Матвеев, Ольга Аросева, Борис Щербаков. Лена по всему поселку разыскивала старинную домашнюю утварь. Я с удовольствием дала ей старый стеклянный кувшин и медный поднос. Лена пригласила меня и мою тетку Марину Сергеевну с се внуком Артемом понаблюдать за съемками, ведь «Мосфильм» это серьезно.
Мы пришли и были немало удивлены увиденным: вокруг дачи расставлены многочисленные софиты, за забором гудит мощный трансформатор, на открытой веранде накрытый кружевной скатертью обеденный стол, вокруг него плетёные стулья. Меня поразило количество разнообразной плетёной мебели здесь и кресла, и диваны, и круглые столики. Всё это разбросано по саду. Артисты, ассистенты, режиссер, рабочие, осветители отдыхают. Матвеев сидит под кустом жасмина с Аросовой в креслах и о чем-то спорят. Мы, все любопытствующие, тихонечко наблюдаем, спрятавшись за кустами акации и жасмина, коих на участке Лурия было видимо- невидимо. На полянке в это время играет в бадминтон Б. Щербаков с молоденькой девушкой – они главные герои. Лена буквально сбилась с ног.
Собаку пришлось запереть на втором этаже, она нервничает и постоянно лает. Нe привыкла ведь к такому скопищу людей. Её надо выгуливать, и Лена опасается, что собака может кого-нибудь покусать. Она очень услала ведь вею эту ораву надо кормить и обслуживать. Продукты они привозят сами. Но надо же готовить и это ужасно. Везде такой беспорядок, суета. Лена и не рада, что согласилась на такую трудоемкую авантюру. Она провела нас в гостиную, приготовленную к съемкам, Здесь порядок, горит камин, прекрасные картины на стенах (привез Мосфильм), мебель из красного дерева что-то Ленино, что-то привезла экспедиция. Старый дворянский быт. Как будто окунаешься в прошлое, в юность своих бабушек и дедушек. Это все происходило, когда Лена была замужем за Александром Яковлевичем Фриденштейном. А родителей уже не было в живых. А сейчас уже их нет никого, Лена тоже умерла. От замечательной семьи Лурия – уважаемой и интеллигентной, остались самые теплые воспоминания. Всем им светлая память.
Ещё об одной даче, даче Толоконниковых, ну никак нельзя не вспомнить в этих записях. В начале 20 века двум братьям – Арсению Васильевичу и Василию Васильевичу Толоконнико¬вым принадлежал целый массив лесной чащи е несколькими строениями. Это теперешние дачи Матвеевых, Барановичей, Торчинских. Основную же дачу, ближнюю к дороге, поделили между собой сыновья Василия Васильевича – Игорь Василье¬вич и Арсений Васильевич Толоконниковы. О них-то и хочется рассказать, подробнее.
Игорь Васильевич – высокий, с крупными чертами лица, кря¬жистый и сильный человек. Он оставил глубокий след в памяти всех обитателей поселка. Охотник, рыбак, он очень любил и оберегал природу. Наглядная память о нем сохранилась в меткой и выразительной надписи на Ближнем роднике: «Вода питьевая. Не гадь!» Я, уже будучи взрослой, как бы продолжила мысль Игоря Васильевича и соорудила плакат на куске кровель¬ного железа при въезде в лес к обрыву: «В лесу не гадь! Ты не козел. А если ты такой, как он, то знаешь что? Пошел-ка вон!»
Вся детвора с дачи Невских-Пиатровских помогала приколо¬тить этот «шедевр» к ели на самую возможную высоту. Вот так беспокойство Игоря Васильевича о природе продолжилось, жи¬вет и действует сегодня. Сам он был необычайно общительным и дружелюбным, любившим поговорить с любым ему встретив¬шимся, как с взрослым человеком, так и с маленьким человеч¬ком. Много таких встреч запомнилось и греет душу до сих пор. Жена Игоря Васильевича Вера Васильевна, милая, добрая женщина, всегда опрятная и гостеприимная. Их сын, Вася Толо¬конников, – это целая песня. Он очень дружил с Сашей Абуго-вым, жившим на нашей даче, и поэтому был частым и желан¬ным гостем. Да каким там гостем?! Такого понятия между на¬ми, обитателями поселка, не было: совершенно свои люди, род¬ные и бесконечно близкие. По вечерам у нас на большой терра¬се расписывалась пуля (то есть преферанс). До самой ночи затя-гивалась эта азартная игра. Тишина. Дети спят. А у нас: «Раз! Пас! Ложись!» Все охвачены трепетом и нетерпением. Однаж¬ды, помню, после пули вышли на поляну и побрели к обрыву. Ночь, тишина, звездное небо. Вдруг Вася вскочил на какой-то пень, воздел руки к небу и крикнул, казалось, на всю Вселен-ную: «Люди! Любите природу!» Помнишь ли ты это, Васень¬ка?!
А дружила я с Аришей Толоконниковой, дочерью Арсения Ва-сильевича и Лидии Семеновны.
Девочка она была замечательная, ласковая, очень миловидная, всегда занятая каким-то делом. Много помогала маме в саду, вызывая во мне, лентяйке, некоторое разочарование и недоумение. Хочется покачаться на качелях, а она в каких-то домашних хлопотах. А качели у них были потрясающие. У самой тропинки, недалеко от входа на террасу стояли две высоченные елки. Планка для качелей прибита, казалось, в поднебесье. Во всяком случае, так казалось мне, маленькой тщедушной девочке. Арсений Васильевич всегда очень беспокоился, когда мы слишком увлекались и раскачивались опасно высоко.
На участке Ариши в чащобе, ближе к забору, стояла покосившаяся заброшенная избенка-сарайчик. В нем однажды вечером мы, уже старшеклассницы, решили устроить прощальные посиделки.
Собрались все девочки поселка, среди них Стелла, Люба, Ариша, я, Катя Аксенова (дочь балерины Марины Тимофеевны Семеновой и Всеволода Аксенова). Пригласили уже тогда совсем взрослых Костю Козеева, Васю Толоконникова, Сашу Абугова. Кто-то из ребят играл на аккордеоне, шумели конечно, веселились от души. Время позднее, ночь темень, а у нас танцульки в самом разгаре. Вдруг слышим голос Веры Васильевны: «Сколько же можно шуметь, пожалуйста, потише!. Алешенька никак не может заснуть! Вася, пора расходиться!» Алешенька – крошечный сынишка Васи. Что поделаешь молодость, безрассудство. А тут еще услышали голос самой Марины Тимофеевны. Она неожиданно приехала и, не застав Катю дома, в негодовании бросилась искать ее по поселку. Дело в том, что она не очень-то одобряла дружбу Кати с нами, поселковыми девчонками. Катя в то время училась в балетном училище большого театра, и ей каждое лето Марина Тимофеевна привозила кого-нибудь из ребят этого училища в подружки, оберегая от нас. Все лето Катя занималась у станка, работая над, своим телом, совершенствуя движения головы, спины, ног. Побегать, поиграть, позагорать вволю, в общем, пожить жизнью обычной девочки-подростка она не имела права. Мы, все девочки, задворками ночью по лесу и перелескам, скрывая, что она была в компании «неизвестно кого», побежали проводить Кать к задней калитке их дачи, чтобы мать не заподозрила ее в непослушании. Просто как бы вышла погулять одна, за калитку. Кажется, все обошлось, и Катька выкрутилась. Позднее. когда у меня уже была Наташка, мы с Мариной Тимофеевной общались очень близко, и она ничего не имела против наших с Катей приятельских отношений. Потрясающая женщина, великая балерина, ей недавно исполнилось 95 лет. Она даже ведет свой класс в большом.
***
Какое же это увлекательное занятие – гулять по памяти. Увлекательное и щемящее. Как я уже писала, мама наша была доцентом Тимирязевской академии на кафедре ботаники. Помню ее склоненную к микроскопу и делающую зарисовки на плотной бумаге разноцветными карандашами. Карандаши стояли в гранитном стаканчике, аккуратно и очень искусно заточенные. До них было запрещено даже дотрагиваться. Готовясь к лекциям, мама делала наглядные пособия. Иногда мама брала нас с собой в Тимирязевку. Это был праздник. При академии был ботанический сад. Мама на лекции, а мы с Лелькой обследуем самые дальние уголки сада.
Помню, брат обнаружил какой-то грот, забрался в него, ощущая себе пещерным человеком. Меня не допустил. Помню сторожку у входа в сад, женщин-работниц в синих халатах, а еще ручную ворону. Она много раз садилась на мое плечо, впиваясь коготками и делая мне больно. Я терпела, но все равно улыбалась. Не каждому такое доведется. Кто-то умудрился эту сценку сфотографировать.
А летом у мамы по средам был библиотечный день, и она приглашала студентов в Свистуху. Но где еще, как не в Свистухе, такое обилие разнотравья, такая возможность провести экскурсию-занятие по ботанике. Эти студенческие «набеги» – одно из потрясающих воспоминаний и удовольствий.
Утром мы с мамой шли к парому встречать группу студентов. Шумная, веселая толпа молодежи! Шли по берегу канала в сторону дачи. Студентки собирали цветы, травы для своих гербариев. Студенты, сбрасывая обувь, забирались в болотца, вылезая из них с водными растениями и делясь ими с девушками. И вот так, на ходу, мама проводила занятия, отвечала на вопросы. Здесь же, в канале, многие купались, покачиваясь на волнах, если проплывали пароходы. И, как по заказу, по средам всегда была хорошая погода. Придя на дачу, мама устраивала студентов в соснах, расстелив огромное полотно импровизированное застолье. Сюда же приносили два кипящих самовара, чашки, кружки. Студенты привозили с собой какую-то еду, и нагулявшаяся, уставшая компания наслаждалась и природой, и общением, и выпавшей на их долю благодатью. Я была в центре внимания и, конечно же, крутилась возле них. Есть фотография – я босиком стою на плечах у студента, а девушка сзади помогает мне распрямиться, придерживая за дрожащие ступни. Мне высоко, мне страшно, мне смешно – помню это мгновение. Кто-то нацелил фотообъектив. Остался на память снимок, один из самых любимых. Позже на террасе мама принимала зачеты, и даже экзамены у должников. Мы с Лелькой, прячась за густыми кустами орешника, подносили к террасе учебники, ребята списывали, а мы чувствовали себя героями, помогающими «нашим». Обычно мама в это время варила варенье и часто уходила на кухню, и это было известно от студентов, которые приезжали к нам в прошлые среды. Главное – все и всё сдавали на «хорошо» и «отлично». Затем шли по берегу Яхромы, вдоль обрыва, буквально нависающего над водой. Шли в сторону дальнего леса, Агорок. А в лесу грибы, малина, земляника. Девушки собирали землянику в букетики и преподносили мне и маме. А еще научили меня нанизывать ягоды на травинку. Выйдя на шоссе, всей гурьбой шли в обратный путь, провожая студентов до парома.
***
Из детства хочется напиться
Мне родниковою водой.
Увидеть вновь ушедших лица
Родных ушедших жизни той.
Как летом, солнцем напоенным,
Гудели шмели надо мной
И мир, казалось, так устроен,
Что будем вечно жить мы в нем.
Моя Свистуха, речка, лес.
Родник, травинка – круг чудес,
И все родное и знакомое
И я как чудо босикомое.
Я снова в детство возвращаюсь.
Иду по памяти гулять.
Вот мамочка моя живая
Пришла мне сказку рассказать.
Я так любила эту сказку
Про трех зайчат , зайчиху-мать,
Как важно добрым быть и честным,
Как важно с детства это знать.
Пусть будут счастливы все дети,
Пусть в целом мире будем мир.
Как дорого нам, сегодня взрослым,
Далеких радостей пунктир.
***
Стараниями Мнемозины – богини памяти я вновь и вновь опрокидываюсь в далекие шестидесятые. Выуживаются, оживают и нестерпимо просятся в эту тетрадь щемящие воспоминания.
По соседству с Толоконниковыми несколько лет снимал дачу Евгений Евтушенко. Невысокий хилый заборчик разделял их участки. Так вот по порядку. День был по-летнему жаркий, благоухание флоксов, левкоев, лилий терпкое и упоительное. Лидия Семеновна хлопочет по дому, Арсений Васильевич, как всегда, что-то починяет. Мы с Аришей на веранде. Я как вкопанная сижу на стуле позирую, а она, будущая художница, старательно и сосредоточенно порхает над куском ватмана толстым фиолетовым грифелем. Мне обещан портрет, что примиряет меня с вынужденным истуканством. Так хочется купаться, вволю поплавать, позагорать, я ведь и пришла к подруге позвать ее на речку. У нее же другой резон – делу время, потехе час.
Неожиданно к нам подбегаем встревоженная Лидия Семеновна и просит срочно бежать на участок к Евтушенко. Оказывается, он уехал в Москву, бросил дом незапертым, на участке разбросаны мячи, гантели, ракетки, на полянке кресло с раскрытой книгой, на веревке сохнут полотенца, окна распахнуты. Мы с Аришей в недоумении. «Да посмотрите на небо, надвигается гроза, скоро ливанет, как из ведра», – говорит Лидия Семеновна. И правда, чсрнющая туча надвигалась грозно и неотвратимо. Поднялся легкий ветер, забеспокоилась листва, притихли звуки. Недолго думая, перемахнув через ветхий заборчик, мы с Аришей оказались в царстве поэта. Затащили в дом кресло, убрали все, что валялось, висело и лежало где ни попадя. закрыли окна. Ливень обрушился в тот момент, когда мы уже взлетели на нашу веранду, умирающие от хохота и счастья. Вернувшись через несколько дней в Свистуху Женя, конечно же, поблагодарил всех за выручку. Свой внезапный отъезд в Москву он объяснил тем, что его близкий друг, как он выразился, попал в «историю», и его надо было срочно выручать, и даже спасать. А первостепеннее этого нет ничего в мире.
Евтушенко был ровесником наших свистушинских знаменитостей – Васи Толоконникова, Сергея Соколова, братьев Кузьминых, Коли Хрущева. Все они были фанатами большою тенниса. Ежедневно в пять часов собирались на теннисном корте, который был по всем правилам устроен на участке Кузьминых. Стройные, спортивные, подтянутые, в белых шортиках парни, в те годы, были украшением Свистухи. Звонкий стук теннисных мячей гулко и далеко разносился по всему поселку. Женя Евтушенко здесь впервые взял ракетку в руки и получил первые изматывающие уроки. Не сразу все получалось. Учителя были требовательные и бескомпромиссные, пресекали его звездные замашки, возвращая к тренировкам.
Я часто пересекалась с Евтушенко на тропинках поселках. Однажды разговорились о Юрии Домбровском. Он знал, что я племянница писателя, которого он высоко ценил. Будучи недавно в Италии, он видел только что вышедший популярный журнал, где на обложке шагающий в сторону храма Василия Блаженною по брусчатке Красной площади Домбровский. Так что за границей его почитают и знают, а что в Советском Союзе он не издается – «возмутительно». Видимо, еще не пришловремя, но оно, он уверен, обязательно наступит. В те годы страна не знала ни Солженицына, ни Шаламова, ни Домбровского, ни других значимых писателей. Лагерная тематика была не ко двору.
Еще запомнилась встреча с Женей и его семейством. Я шла с Наташенькой, ей около четырех лет, он был с женой красивой высокой брюнеткой, Галиной, и с собачкой, лохматой вертихвосткой, скотч-терьером. Со смехом Женя сказал, что «на пса есть заграничный паспорт», где он значится как Евтушенко Федор. Думаю, что свистушане запомнили те летние месяцы,когда в дачном поселке жил поэт со своими домочадцами. Маленькая Наташа, с чертями кудрями, и чернявый песик Евтушенко забавляли нас всех своим видом и детским задором.
***
Конечно же, вес, кто читает эти воспоминания, обратил внимание, сколько известных, талантливых людей оставили своп следы на дорожках и тропинках Свистухи. Отдаю дань еще одной страничке свистушинской жизни, ярко запечатлевшейся в моей памяти.
Она опять же связана с Аришей Толоконниковой, ее чудесными родителями, и с еще одним талантливым, очень красивым человеком известным актером.
Лето 1957 года. В Москве только что от гремел фестиваль молодежи и студентов, оставит после себя «Подмосковные вечера», «Летку-Енку», модные широкие летящие цветные юбки, прическу «бабетту», крошечные нашейные косыночки, повязанные набочок, оставив воспоминания о массовых гуляниях на стадионах, в парках, площадях, включая Красную, фейерверках и других увеселениях. Мы же с Аришей в тот год сдали экзамены на аттестат зрелости. Знаковое, переломное время, прощание с детством, выбор пути.
И вот Лидия Семенова и Арсений Васильевич пригласили на недельку в Свистуху погостить, оправиться-отдохнуть после экзаменов весь класс дочери. Всем нашлось место. Мальчикам устроили сеновал па чердаке, куда они взбирались на ночлег по приставной лестнице. Девочек же разместили в самой даче. В общем, веселая, дружная компания заполонила поселок, еще больше оживив окрестности, восхитив местных, и меня в том числе.
Купание, шумные игры на Коровьем пляже, футбольные и волейбольные баталии, излюбленные всеми гуляния вдоль канала по шоссе, любование проплывающими пароходами и огнями бакенов и шлюза, восторг, упоение молодостью, радостью бытия.
Однажды, на рассвете мальчики тихо спустились с чердака и тайком проникли через практически неприступный забор с надписью «Запретная зона», окружавшем территорию шлюза. Видимо, охрана отлучилась. Беспрепятственно оборвав целую клумбу с экзотическими цветами, были таковы. Утром девочки, выйдя на крыльцо, обомлели от увиденного: роскошный букет украшал водосточную бочку он был так велик, что уместиться мог только в этой импровизированной «вазе». Это был сюрприз для одноклассниц. А ведь могло все закончиться неприятностями. Что поделаешь? Молодость, безрассудство, бесшабашность. Но так хотелось удивить п порадовать девочек. Ариша рассказывала мне эту историю с восторгом, хотя родители ее были немало обескуражены.
Ну, вот теперь-то об обещанном герое. Его звали Володя. Он один на одноклассников Ариши: высокий, стройный, светловолосый и очень красивый. Вечерами на волейбольной площадке проходили игры между командой гостей Ариши и командой дачников, продолжавшиеся до самых сумерек. Я вместе с другими болельщиками с удовольствием следила за игрой. Володя в белоснежной маечке и с яркой крошечной косыночкой, повязанной кокетливо набочок. Он играл лучше других. На подаче, замирая перед ударом, был особенно неотразим. Ловко вытаскивал сложные мячи, ставил блоки и, обманывая соперников, проводил отвесные «гасы» под одобрительные вопли болельщиков. Вот в кого влюбиться можно было легко и безоговорочно. Года через два на экраны вышел фильм «Баллада о солдате», и в главном герое я узнала того самого Володю. Оказывается, он в том же 1967 году поступил во ВГИК и сразу был замечен и приглашен в эту талантливую картину на главную роль. Владимир Ивашов впоследствии одни из звезд киноэкрана и был тот самый чудесный юноша одноклассник Ариши.
Кладовые памяти... Поистине они неисчерпаемы. Потребность мысленно возвращаться в миражи прошлого, заново проживать ушедшие события есть не что иное, как великий дар человеческой психики, благодаря которому рождаются мемуары, и потомки узнают о жизни предков. Наверно это хорошо, что есть и такие, вроде меня, которые с удовольствием берут бумагу и карандаш...
Москва-Свистуха
Лиля Аванесова
2000-2012
Стилистика текста, орфография и пунктуация автора.
